Театр "Мастерская Петра Фоменко" снова приезжал на гастроли во Францию, где показал в Париже свой последний спектакль "Три сестры" , а в других городах - "Войну и мир" и "Семейное счастье". В городке Бретиньи-сюр-Орж мы перед "Войной и миром" случайно "пересеклись" с Фоменко. Я сообщил ему, что у меня будет интервью с Галиной Тюниной.
"Мне очень дорого, что Тюника играет не роль, а спектакль, - сказал мне режиссер. - Она себя подчиняет, адаптирует к целому. И она всегда созидает, около нее что-то произрастает. Тюнина - большое счастье для театра. "Три сестры" плохо, тяжело появлялись на свет. В трех яслях рожать нельзя: сначала недельку это происходило в Гавре, потом несколько часов в Центре им. Мейерхольда, потом мы пытались собрать спектакль и родить его в филиале Малого театра.
Что же касается новых постановок, то у нас вышла "Гедда Габлер" Ибсена, - продолжает Петр Наумович. - Готовим мы и "Пышку" по Мопассану. Это бенефисный спектакль нашей актрисы Ирины Пеговой, которая очень хороша для главной роли. Она уже стала кинозвездой, сейчас очень востребована и немножечко ошалела от успеха. Мне же хочется, чтобы это была трагическая мелодрама о том, что патриоты - это не демократы, не буржуа, не дворяне, а настоящие проститутки. Они служат нации даже на оккупированной пруссаками земле. Другим новым спектаклем будут "Носороги" по Ионеско. У нас вдруг возникла какая-то европейская ориентация. Это связано с тем, что наш принцип только один - давать возможность артистам решать более или менее сложные задачи. Если "Гедда Габлер" и "Пышка" - это все женские темы, то в "Носорогах" главная роль мужская. "Носорожистость" необязательно тотальная фашистская идея. Для меня "носороги" - это так называемые супермены, которые действуют безотказно на женщин, на мужчин, на поколение, на все... Одновременно мы сейчас готовимся к постановке "Дом, где разбиваются сердца" Бернарда Шоу. Труднейшая изумительнейшая пьеса, но она в России не удавалось".
От Фоменко - к Тюниной
- Паля, за последние годы во Франции вы показали значительную часть вашего репертуара. Почему французы воспылали к вам такой любовью?
- Так сложилась наша жизнь. Мы действительно очень часто приезжаем во Францию, хотя были и в Испании, Португалии, Японии и вообще поездили по миру. Но Францию мы иногда, шутя, называем вторым домом, родной стороной.
- Когда в Париже вы показывали "Три сестры" , то Фоменко еще не приехал. Не оробели без мэтра?
- Без него сложно, конечно. Но есть и такой момент - попробовать самостоятельно, попытаться организовать тот процесс, которому он нас обучал, обучает, будет обучать... С учителем ты как за каменной стеной. В какой-то момент он берет на себя все, а без него есть ощущение оголенности. Зато проверяешь собственные возможности.
- Французы принимали вас замечательно, но рецензии на "Трех сестер" были различные - от восторженных до сдержанных. Газета
"Фигаро" восхищалась "магией Фоменко" , а "Монд" утверждал, что эта "постановка без эмоций". Почему такая разноголосица?
- Этого я никогда не пойму. Театральный критик - особая профессия. Мы больше апеллируем к зрителю, который в зале, и меня поразил прием, который нам оказала французская публика. Но, на мой взгляд, во всех критических статьях - это относится и к России, и к Франции - не хватает подлинного разбора творческого процесса, который помог бы актерам... Любой спектакль рождается гораздо позже, чем премьерный. Ему на это может понадобиться 2-3 года. И становление "Трех сестер" еще впереди. Пока это маленький ребенок, который не умеет ходить, говорить, но учится.
- Для вас российский зритель дороже, чем французский?
- Трудно сказать. Французский зритель воспринимает текст через титры. В силу этого произнесенное слово не так важно на гастролях, как в России, где особое значение имеет даже интонация. И очень часто, долго играя на иностранных гастролях, теряешь ощущение слова. Если в России оно летит как стрела, то здесь много вспомогательных вещей - опять же титры. И зрители более визуально воспринимают спектакль. Ощущение целостности спектакля рождается для меня, например, больше за границей, чем в России. Потому что в Москве часто спектакль разваливается на отдельные реплики.
- Фоменко однажды сказал, что спектакль с переводом - то же самое, что поцелуй через стекло...
- Наверное, он прав. Надо попытаться сделать это стекло как можно тоньше.
- Мне кажется, что у вашего театра женское лицо...
- Я думаю, что это происходит потому, что Петр Наумович и мужчины нашего театра дают возможность женщинам "расцвести" на сцене.
- Вы помните самую первую вашу роль в 14 лет в Саратовском театре?
- Да. По-моему, это был ввод в спектакль "Тамада".
- А потом вы захотели "В Москву! В Москву!"
- Просто я захотела продолжить обучение. Я уехала не то чтобы "в Москву! В Москву!" , хотя там была моя семья - родители, брат. Но я отправилась поступать в ГИТИС.
- И именно к Фоменко?
- Нет, я тогда ничего про него не знала, но мне подсказали.
- Вы производите впечатление натуры целеустремленной, жесткой, с сильным характером... Это помогает?
- И помогает, и мешает в жизни, где нужна гибкость. Целеустремленность сильно помогает преодолевать что-то, проноситься со скоростью ветра мимо каких-то препятствий и сложностей. Порой это превращается в оголтелость, когда неосмотрительно можно что-то смести по пути к своей цели.
- Вы с Фоменко работаете уже лет 16. Что это значит сегодня - быть одной из "фоменок"?
- "Фоменки" - значит, ученики Фоменко. Это по-прежнему процесс обучения, который происходит уже по-другому. Всегда есть учитель, и всегда есть моменты, когда ты ощущаешь себя учеником. Учиться трудно и с годами все труднее, потому что забываешь, что имеешь право на ошибку. А его присутствие всегда об этом напоминает.
- Вы можете себе позволить не согласиться с мэтром?
- Я могу не то чтобы не согласиться, я могу не понять, что он имеет в виду. Но момент доверия - 100-процентный - присутствует всегда. И обычно Петр Наумович всегда прав.
- Приходится ли вам иногда давать совет партнеру?
- В нашем театре есть привычка или право друг с другом договариваться и передоговариваться. Часто переменить что-то можно только сообща. Человек со стороны всегда точнее воспринимает то, что ты делаешь. Когда бывают сложные моменты, то просим друг друга: "Ты посмотри сцену и скажи, что думаешь". Петр Наумович так и говорит: "Вы умейте договариваться друг с другом".
- Ван приходилось когда-нибудь отказываться от роли или, наоборот, ее просить?
- Нет, ни просить, ни отказываться. У нас в театре пару раз мы отказывались от пьес в силу неспособности воспринять материал. Это случалось, когда мы видели, что этот материал не ложится на людей, которые им занимаются.
- Фоменко любит повторять, что мир театра безумно жесток и людям совершенно нормальным, рациональным делать там нечего. Вы с этим согласны?
- На этот вопрос просто не ответишь... Процесс этот мучительный, безусловно. Он не состоит из одного удовольствия, приятного ощущения. Он очень часто выжигает. Материя же, из которой состоит человек, утончаясь, вызывает болевые ощущения, именно поэтому болевой порог у артиста должен быть высоким.
- Сыграв роль, вы сами способны дать себе оценку?
- Нет. Я в состоянии только дать оценку того процесса, который происходил со мной на сцене. Я могу сказать верно или не верно я работала, но не могу сказать, хорошо это или плохо, или детально разобрать, что же я там сыграла. Такую оценку в состоянии дать только зрители и режиссер. Ты можешь отвечать только за то, что твой вектор был точный. А что из этого получается? Иногда очень неожиданные вещи. Порой поражение стоит гораздо дороже, чем победный спектакль. Ты можешь гораздо большему научиться, проиграв бой или первый тайм.
- И вы свои поражения помните?
- Вообще я все очень быстро забываю. Но когда нужно, ты все помнишь. То есть в одну секунду можно вспомнить всю жизнь, а в следующий момент не помнишь, что было пять минут назад.
- Но, наверное, нельзя играть до "полной гибели всерьез" каждый раз, выходя на сцену?
- Можно. Только это очень трудно. Бывают спектакли, когда сил что ли не хватает, что-то происходит, и внутренний твой организм тебе отказывает. Такое ощущение, что еле ползаешь. Ты все равно пытаешься это преодолеть.
- Бывает ли вам стыдно за свою игру?
- Нет! Если ты вышел на сцену и тебе стыдно, то лучше сразу уходить.
- Разве даже у самых хороших актеров нет своих штампов?
- Об этом еще Станиславский всем уши прожужжал. Опасность этой болезни в том, что ты своих собственных штампов не видишь.
- На то есть учитель...
- Да, и все равно внутри ты должен воспитать в себе такого цензора, который даст возможность тебе избежать этого момента. А избежать можно только одним - все время обновлять в себе творческий процесс.
- Театральная жизнь - даже у Фоменко - это, наверное, не сплошное семейное счастье?
- Нет, совсем не семейное счастье. Это жизнь семьи, которая несет в себе все - ответственность, обязанность, очень тяжелые моменты. Она учит терпеть, переносить, переживать, пережидать, простить, понять, выслушать, дает умение переболеть чем-то.
- У вас нет искушения поработать с кем-то другим из театральных режиссеров?
- Нет ни искушения, ни стремления поменять что-то. Но если будет возможность, материал или роль, я с удовольствием ею воспользуюсь.
- В вашем театре все время появляются новые молодые таланты. Вы с ними легко находите общий язык?
- Конечно, а как же иначе? Это, может быть, иногда и не просто, на это нужно время и жизнь, прожитая вместе. Если общий язык не найдешь, то существование рядом становится бессмысленным.
- Но есть и какая-то конкуренция?
- В нашем-то театре?! Конкуренция?! Господи, да откуда же ей взяться?!
- Разве это не нормальное явление?
- У нас ее нет, потому что мы один живой организм, в котором ни один орган не соперничает с другим. Все взаимосвязаны и взаимонеобходимы.
А конкуренция провоцирует, огрубляет изнутри человека, заставляет его спешить, суетиться. И не конкуренцией творчество движется.
- Так чем же?
- Внутренней потребностью каждого человека, а не тем, что другие вперед убежали.
- Евгений Миронов назвал вас своей любимой актрисой...
- Мы связаны с ним с 14 лет нашей жизни какими-то корнями, нашим первым педагогом.
Это человек моего детства. Я его люблю. Мы, правда, видим очень редко друг друга на сцене.
- Какие ваши собственные театральные симпатии?
- Больше следишь за тенденцией в театре, а не за появлением одного-двух артистов, которые есть, были и будут всегда. Мне интересно наблюдать за тем, куда движется театр.
- И куда же он движется?
- Сейчас очень трудный момент. Все как бы мечутся, не понимают: то ли вправо, то ли влево, то ли назад, то ли вперед. Мне кажется, что играть надо новое, но по-старому. Вернуться к учителям-артистам, учителям-режиссерам, держа с ними мощную связь, при этом двигаясь вперед. Но все новые авторы и режиссеры исходят из такой основы, как артист. И Петр Наумович часто повторяет: нет на сцене ничего интереснее, чем живой человек. И к нему надо возвращаться. Люди приходят посмотреть человека в тех или иных предлагаемых обстоятельствах, как говорил Станиславский.
- Вы сыграли относительно немного ролей в кино -балерину Спесивцеву в "Мании Жизели" , Веру Бунину в "Дневнике его жены" , Ольгу в новом фильме "Ночной дозор". Нет ли ощущения, что вы остались невостребованной как киноактриса?
- У меня нет вообще ощущения невостребованности или востребованности. Просто положение в кино таково, что на сегодняшний день нет необходимости там работать, потому что нет соответствующих историй, материалов, рассказов. Поэтому у меня нет никакого сожаления, что я что-то не успела в кино. Кино сейчас в каком-то недоумении по поводу самого себя: "Что делать? О чем снимать? Для чего? Для кого?"
- Но у вас есть в кино какие планы?
- Есть предложение от Рязанова Эльдара Александровича. Мы еще точно обо всем не договорились, но материал, над которым он сейчас работает, интересный. Это жизнь господина Андерсена, переплетенная с его сказками. Фильм-притча.
- А какие новые роли вы готовите в театре?
- Я буду играть в пьесе "Носороги" , которую ставит Иван Поповски.
- Есть ли у вас ностальгия по спектаклям, которые ушли из репертуара?
- Есть, по "Чичикову" (Тюнина играла роль Гоголя. -Ю. К. ). У нас у всех в театре вдруг иногда просыпается желание сыграть "Чичикова". Дело в том, что мы не доиграли его, рано бросили, а материал цепляет изнутри, и к нему хочется вернуться.
- Турне по Европе не отвлекают от служения театру?
- Отвлекают, сильно. Но ездить я обожаю. Люблю гастролировать, люблю возвращаться домой. И отвлекают они, и развращают в чем-то. А с другой стороны, без этого тоже нельзя.
- Для вас жизнь - это, наверное, не только театр? Что еще в ней важно?
- Либо все важно, либо ничего не важно. Поэтому для меня важно все. Это трудно объяснить, но на самом деле нет грани между театром и жизнью, которая ждет тебя за его дверью. В театре все более чистое, мудрое, потому что пережитое годами, веками, вечностью.
***
Французский зритель воспринимает текст через титры. В силу этого произнесенное слово не так важно на гастролях, как в России, где особое значение имеет даже интонация. И очень часто, долго играя на иностранных гастролях, теряешь ощущение слова
***
- У меня нет вообще ощущения невостребованности или востребованности. Просто положение в кино таково, что на сегодняшний день нет необходимости там работать, потому что нет соответствующих историй, материалов, рассказов. Поэтому у меня нет никакого сожаления, что я что-то не успела в кино. Кино сейчас в каком-то недоумении по поводу самого себя: "Что делать? О чем снимать? Для чего? Для кого?"
